| |  К этой правде тянулась душа
Вячеслав КУПРИЕНКО сдержан в жестах, выверен и точен в движениях. Резковат в суждениях. Это, пожалуй, от спецназа...
Очень самокритичен и самоироничен, эмоционален. Показалось даже, раним. Это, наверное, от поэта...
Первую песню написал в Афганистане, когда был назначен командиром
группы специального назначения - вместо убитого в бою 8 декабря 1987 г.
Алексея Трофимова. Песня так и называется -"8 декабря".
На знаменитом снимке, где генерал Громов идет по мосту через Аму-Дарью, старший лейтенант Куприенко на БТРе, рядом со знаменем.
С этого и начался разговор.
"Стою в строю теперь на его месте,
Его АКМС мне руку жжет.
Я за него теперь живу на свете.
Кто был в Афгане, тот меня поймет".
Из песни "8 декабря"
- В начале 1989 г. наш батальон спецназа стоял недели две на Саланге,
прикрывая выход последних колонн из Афганистана. Потом на своей "броне"
маршем отправились до Хайратона. Прибыли 14 февраля, с утра привели
себя в порядок, относительный, конечно. Подходит комбат: "Куприенко,
Сергачев, будете ассистентами при знамени". Я никаких иллюзий не питаю
по поводу того, что мне эта честь была оказана за какие-то личные
заслуги, будто я был особенно геройским офицером... В общем-то ведь
суть не в том, на каком БТРе сидел, - на первом или последнем.
Пока стояли, минут пятнадцать пообщались с Громовым. О чем? Да так, о
ерунде разной. Посмотрел он на мою кепочку – помятую, изношенную,
застиранную - и сказал, чтоб заменил - телевидение все же будет и все
такое. Ну, походил по батальону, посмотрел - у всех такие же. Вернулся,
сделал вид, что нашел поновее. Громов взглянул, ничего не сказал,
отвернулся.
Мама Алеши Сергачева, моего товарища, выступала тогда на митинге. Надо
сказать, единственное выступление, которое, как говорится, "пробило
насквозь". Просто дрожь по телу пошла. А так это событие проходило
вяло, если не сказать больше - похабно. Все же война закончилась! Но из
московского руководства никого не было, выступил кто-то из Узбекистана,
потом местные, Громов что-то говорил - минуты три. Вот и все.
Единственный приятный момент – всем давали бланки телеграмм, которые
можно было бесплатно отправить в любую точку Союза. Телеграмма, которую
я тогда отправил, до сих пор у меня в архиве хранится: "Мама, я
вернулся".
Не было у меня такого чувства, что все, конец войне. Да и не только у
меня. Облегчения не было, такого, знаете, выдоха – отвоевались, топор
войны закопан, теперь мы на Родине! Сразу же после этого так
называемого митинга отправили нас в сторону Термеза, километров за
девяносто. Куда приехали - не знали, всем, кто встречал нас из Афгана,
тоже ничего не объяснили. Торчали там аж до середины апреля, боевого
духа уже никакого не было, вдобавок все отпуска запретили.
Но вот самый счастливый или, может быть, один из самых счастливых дней
в моей жизни выпал именно на это время. Семья у меня жила под
Ташкентом. Подхожу я к комбату, прошу увольнение. Какое увольнение,
говорит, куда? Ты что? Потом понял, в чем дело, согласился. Какое там
расстояние? Пятьсот километров, самолетом туда-обратно. В понедельник в
семь часов быть на разводе! Как-то там договорился во всем этом бардаке
с летчиками, и в одиннадцать вечера, в пятницу, был на месте. Стою
перед дверью, звоню. Жена открывает. Обнялись... Какая-то сумасшедшая
искра... Сумасшедшее по энергетике событие... Молча стояли минут
двадцать...
Родился я в городе Алчевске на Луганщине, там же прошли молодость и
юность. В 1981 г. поступил в Киевское высшее общевойсковое командное
училище, на разведывательный факультет. Да-да, тот самый, который
закончил и один из героев Шварцнеггера, - "Киевскую разведшколу".
Вместе со мной в строю стоял... Правда, к счастью, на глаза не
попадался. К его счастью...
Ну, а если серьезно... Училище закончил нормально. Уже за полгода до
выпуска нас распределяли в войска специального назначения, хотя
готовили как офицеров войсковой разведки. Но уже вовсю шла
"необъявленная война", было негласное распоряжение "перегнать" всех
офицеров-спецназовцев через Афган для приобретения боевого опыта. В
начале 1980 г. в Кабуле стояла всего одна разведрота, до 85-го по всему
Афганистану было уже восемь батальонов. Задача спецназа состояла в
предотвращении доставки с сопредельных территорий оружия, боеприпасов,
то есть перекрытии караванных маршрутов, уничтожении бандформирований,
которые очень активизировались в приграничных районах.
Что могу сказать о нашей подготовке? У нас был достаточно высокий
профессиональный уровень и, что самое главное, сформирован совершенно
специфический, особый дух разведки, в основе которого лежали
самостоятельность в принятии решений, готовность взять ответственность
на себя, смелость, переходящая в дерзость, без которой в спецназе
вообще делать нечего, авантюризм, какое-то... разгильдяйство, что ли
(как это ни странно, в самом лучшем смысле этого слова). Все это в
полной мере могло проявиться именно на войне, потому что война - это
всегда нестандартные решения, нестандартные ходы. Поэтому иногда просто
смешно смотрится война в кино, когда все просто и понятно. В бою,
наоборот, все непросто и все непонятно, и главное тут - разобраться,
что нужно делать. То ли стрелять, то ли бежать, то ли отдавать какие-то
команды... Это самое сложное, но, повторю, мы были готовы к этому.
...Возвращаемся с первого моего боевого задания. Операция прошла на
удивление гладко, взяли много оружия, боеприпасов. И вот передо мной
подрывается БТР, отлетает переднее колесо. Я соскакиваю с брони, снег
лепит глаза. Рядом сержант лежит контуженный, за голову схватился,
кричит что-то. Гарь, копоть, выстрелы, запах жженой резины, грязи,
пороха... Я бегу и думаю: "Мне страшно или нет?" Нет, страшно не было.
И не то что я идиот полный или Рэмбо какой-то, совсем нет. Может, я
какой-то другой смысл в это понятие вкладываю? Может быть... Я и тогда,
и сегодня нормально относился и отношусь к неотвратимости своей смерти.
Если что-то действительно пугает, так это возможность страшной болезни
своих близких. А свой уход... Я достаточно философски его воспринимаю.
Даже могу сказать, что смерть является главным источником, главным
средством развития, становления человека и общества. Это могучий стимул
для самореализации. Ну, были бы мы вечные - и что? Разве надо было бы
тогда что-то стараться успеть, что-то сделать, что-то сказать, написать
песню? Как это ни вульгарно и, может быть, избито звучит, но именно
благодаря смерти мы начинаем понимать и ценить все прекрасное в жизни и
саму жизнь.
Спросите у любого, кто прошел Афганистан: "Как там было?"
Парадоксально, конечно, но девять из десяти ответят: "Было классно".
Имеются в виду, естественно, социальные отношения, то есть отношения
людей в коллективе - ясные и прозрачные. На войне вся шелуха
моментально слетает с человека. Точь-в-точь как морская пена – она
уходит, а море остается. И практически сразу видно, кто есть кто.
Хитрить? Притворяться? Лицемерить? Бесполезно! Мужской коллектив: надо
- морду набьют, надо – по-другому научат. Подобная специфика социума
порождает какие-то свои законы, совсем не адекватные законам мирной
жизни.
Когда ты видел войну, когда ты знаешь, что надо делать, то совершенно
перестаешь воспринимать нормальную армейскую жизнь. Понимаете, это
какая-то ерунда, на семьдесят процентов глупость, военная показуха и
армейская бестолковщина. Помню, кто-то из сержантов заболел, мне
говорят: "Иди, посмотри, как там в бане помывка идет, в порядке ли
портянки". Меня как обухом по голове: да я же боевой офицер. Это я
портянки считать буду, больше некому, что ли? Ну, сидел я в горах, на
моей совести было двадцать-двадцать пять человек, мы за сотню
километров от базы лазали, караваны искали. Там я был Бог и царь, мог
по трое суток не спать, потому что какая-то сумасшедшая ответственность
была и за людей, и за выполнение боевой задачи. А тут- портянки...
Может быть, поэтому я и принял решение уволиться из армии.
Потребительски, наверное, звучит, но мне там больше нечего было делать.
Я взял от армии все, что нужно. И я ни о чем не жалею.
"Афганские" песни... Действительно, это феноменальное явление.
Наверное, в основе его лежит неистребимое стремление к правде, к глотку
правды. Понятное дело, в них не было протеста против социального
устройства общества, но была другая, не менее существенная грань правды
- о дружбе, братстве, боевых товарищах и о самой войне. И к этой правде
тянулась душа. Именно поэтому так детонировала в обществе "афганская"
песня.
Хотя справедливости ради надо сказать, что большинство из этих песен
написаны на очень непрофессиональном уровне. Это не критика, не
снобизм, а всего лишь констатация, не более. Я знаю многих, вернее,
практически всех украинских авторов и исполнителей
военно-патриотических песен, как, впрочем, и российских. Очень
критически отношусь к их творчеству и могу, даже имею право, сказать им
это в глаза. Творцы, как правило, слепы... Но с гораздо более высоким
уровнем требовательности и самокритичности отношусь к своему
творчеству. Более того, у меня совсем иной подход к нему. Мне интересна
критика в ее изначальном понимании, то есть в виде внимательного,
беспристрастного анализа. И еще мне очень интересно сохранить свое "я".
Собрать чье-то чужое, не свое, скомпилировать, содрать, "подчистить"
чьи-то образы, рифмы, "срисовать" чью-то музыкальную дорожку - мне это
не интересно. Обязательно нужно, чтобы было свое. Только свое. И это -
единственный путь. В творчестве иного просто нет.
Частенько меня спрашивают, какая моя песня -любимая? Что ответить? У
меня две дочери, я их очень люблю, но как могу сказать - какую больше,
какую меньше? Так же и песни. Хотя можно сказать, что какой-то песней
гордишься немного больше, поскольку нашел в ней совершенно новый образ.
И он – мой, только мой! Вот он – как на ладони: пронзительный, свежий,
не истоптанный. "Ивы в пруду, как огромные львы, рыжие гривы купают
лениво..." Это из моего "Осеннего вальса". Или из "Ангелов заоблачного
фронта": "И выше чести только небосвод". Или из "Баллады о летчике", о
Петре Нестерове: "Прощался Киев, и Днепр широкий слезой огромной
сползал по облику Земли". О горах:
"Прижмись к скале, щекой потрогай камни,
частоты сердца настрой на пульс Земли.
Соприкоснись с немою бездной тайны –
она здесь, рядом, а не где-нибудь вдали".
Или о Киеве – моем любимом городе, которому нет равных:
"Шум моторов не слышен, только шепот шасси.
Современностью дышит сам Креститель Руси.
Замурованный в бронзу, в душу Киева влит...
На Владимирской горке его сердце стучит".
...Стою перед людьми. Пою. Мучаюсь, если вижу: что-то не так. Виню в
этом прежде всего себя – и никого больше. Значит, не доработал, в
чем-то не дожал, значит, не хватило профессионализма.
Я стою перед людьми и отвечаю за себя - отвечаю максимально искренне и честно. Что-то похожее было только в Афганистане.
Неожиданное сравнение? Как сказать...
Записал Олег ШИЛИН,
Журнал "Камуфляж" | |
