В июле 1980 г. генерал-лейтенант Шкидченко был направлен в Афганистан на должность заместителя главного военного советника - начальника группы управления боевыми действиями при Министерстве обороны Демократической Республики Афганистан. 19 января 1982 г. вертолет, на котором он летел, был подбит из засады душманами, упал и загорелся. Петра Ивановича удалось опознать только по обуглившейся записной книжке да разбитым, полуоплавленным наручным часам - недавнем подарке министра обороны СССР Устинова.
Часы остановились в 10 часов 10 минут...
Официальная версия: погиб в авиационной катастрофе при исполнении служебных обязанностей. Об Афганистане в некрологе - ни слова...
Что-то эта ситуация напомнила... Что?
Вспомнилось: в 1960 году в страшной катастрофе на Байконуре погиб Главный маршал артиллерии Митрофан Неделин. Опознан по оплавленной звезде Героя Советского Союза. Официальное сообщение: погиб в авиационной катастрофе при исполнении служебных обязанностей.
Между этими двумя представителями высшего командного состава Советской армии куда больше сходства, чем различий, хотя разница в возрасте - ровно двадцать лет. Оба из простых семей: Шкидченко - из крестьян, Неделин - рабочий. Оба приняли боевое крещение в неполных 19 лет, оба - на Юго-Западном фронте. Правда, Неделин - во время Гражданской войны, Шкидченко - Великой Отечественной. У обоих в числе наград несколько высших орденов СССР - Ленина и Красного Знамени. Даже в партию вступили все с той же разницей в 20 лет.
Да и погибли оба приблизительно в одном возрасте, совсем немного не дожив до шестидесяти...
Митрофан Неделин - Герой Советского Союза. Петру Шкидченко указом Президента РФ от 4 мая 2000 г. за мужество и героизм, проявленные во время исполнения воинского долга, присвоено звание Героя Российской Федерации (посмертно).
А еще... Несмотря на отличия в прохождении службы и должностном положении, оба они - гордость и слава ушедшего государства, оба - с достоинством и без патетики могли бы сказать о себе просто: честь имею.
С просьбой поделиться воспоминаниями о своем отце редакция журнала «Камуфляж» обратилась к генералу армии Украины Владимиру Шкидченко. Обычно избегающий разговоров с прессой о личном, в этот раз Владимир Петрович не стал уходить от общения.
- С возрастом, наверное, каждый человек начинает думать о своих истоках, искать свои корни. К сожалению, мысли такие мало посещают в юном возрасте, когда куда проще узнать многое из истории своего рода.
Признаюсь, что родители отца и матери - последние в нашем роду, о ком я хоть немного, но знаю. Родились и жили на Житомирщине, в Радомышле, причем на соседних улицах. Дед по отцовской линии воевал в Первую мировую. В годы Великой Отечественной, после освобождения Радомышля от немцев, был призван в действующую армию и через полгода, в июле 1944 г., погиб под Трускавцом Львовской области. Со слов отца знаю, что он был человеком недюжинной физической силы. Для него не составляло проблемы заменить колесо телеги не разгружая ее. Как-то отец обронил фразу, что дед очень тяжело воспринял коллективизацию: не хотел идти в колхоз, поскольку привык работать, надеясь только на себя, на конкретный результат своего труда. Никаким репрессиям за это он не подвергался, однако в колхоз все же был вынужден вступить: государство заставило. Налоговой политикой... Что же касается голода начала 1930-х годов, то о нем отец рассказывал в самых общих чертах, упоминая только о том, что время было очень тяжелое.
Обеих своих бабушек помню только по приездам нашей семьи в Радомышль во время отпусков отца. Кстати, такие поездки были почти каждый год - вне зависимости от места службы отца. Такая деталь: в семье мы всегда говорили на русском языке, но стоило приехать в родной Радомышль - и отец, и мать спокойно, вполне естественно переходили на украинский язык.
Одним из аспектов подготовки Советского Союза к войне было развертывание широкой сети училищ, в ускоренном режиме готовящих офицерские кадры. Отец учился в Житомирском пехотном училище полтора года: в декабре 1939 г. поступил, в мае 1941-го закончил. Это и был тот самый ускоренный выпуск, хотя, думаю, его «ускоренность» отнюдь не влияла на качество подготовки младших офицеров. Представьте: 10- 12 часов занятий ежедневно, причем, по-видимому, не было перегруженности ненужными предметами. Этого, судя по всему, вполне хватало для подготовки хорошего командира стрелкового взвода.
О периоде учебы отца в училище я практически ничего не знаю - за исключением одного его рассказа, врезавшегося в память. Как-то в училище приехал офицер-сапер, участник Финской войны, награжденный двумя орденами. Курсантов выстроили в каре, и гость стал проводить показательное занятие по обезвреживанию мин. Как уж так получилось - можно только предполагать, но во время показа произошел подрыв - офицер-сапер погиб... К счастью, больше никто не пострадал, но сам факт показательный: учились тогда военному делу настоящим образом и на конкретных примерах.
* * *
Война... Отец рассказывал о ней очень мало. Думаю, ему было тяжело о ней вспоминать. Сейчас я себя, конечно, ругаю, поскольку, прояви в свое время некоторую настойчивость, мог бы многое услышать, многое понять, о многом задуматься, многое взять для себя.
Как-то в мальчишеском возрасте спросил у него: «Папа, смотри: если каждый воевавший на нашей стороне убил хотя бы одного немца, то была бы уничтожена вся вражеская армия. А если бы каждый наш боец убил двух немцев, то победа была бы совершено безоговорочная!». Он ответил совершено серьезно, как, впрочем, всегда, когда разговаривал со мной: «Видишь ли... Военные действия - это не только линия непосредственного соприкосновения с противником, но и огромная обеспечивающая структура. Естественно, что кто-то не убил и никого из фашистов за все время пребывания на фронте...». Я продолжил: «Аты-то убивал?». Помню его ответ: «Убивал, да... И больше, чем одного...». Дальше разговор не пошел. Как-то не сложился.
Еще один рассказ помню. Однажды ночью пошли они в разведку и оказались на минном поле. Отец шел впереди группы, и вдруг его останавливает пожилой солдат, очень настойчиво просит: товарищ старший лейтенант, разрешите я пойду первым. Отец разрешил, и буквально через несколько шагов этот солдат подорвался на мине.
Это еще одно подтверждение того, какое тогда было отношение к командирам. В свои 19 лет уже комбатом, отец, судя по всему, пользовался авторитетом среди бойцов. А они к тому времени уже усвоили, что командир знает больше, за него надо держаться, беречь, чтобы не пропасть самому или всем вместе.
Отец воевал немного - около полугода. Начал с первых дней войны и закончил в декабре все того же 1941-го. Сначала - бои на подступах к Киеву, потом, по-видимому, произошло переформирование частей, и он оказался где-то в районе Тулы.
Что он рассказывал о первом периоде? Попал в окружение, был легко ранен в ногу, вместе с такими же отбившимися от своих частей людьми сбились в небольшую группу. Бойцы были до предела уставшие, деморализованные. Отец предложил пробиваться к своим. Те отказались, тогда он пошел один. По пути оказался на дне какого-то глубокого оврага, на четвереньках полез вверх... И уткнулся прямо в сапоги немца, который, широко расставив ноги и положив руки на автомат, наблюдал сверху за тем, как из последних сил карабкается по склону молоденький парнишка в военной форме... Отец успел выстрелить из пистолета первым и, несмотря на раненную ногу, побежал. Через несколько километров он попал к своим.
Второй эпизод, услышанный от отца, был связан уже с ощущением радости от первой большой победы под Москвой. В декабре 1941-го его батальон, находясь в первом эшелоне полка, выполнил задачу по взятию какого-то населенного пункта. Там они разгромили фашистский штаб, и он совсем по-мальчишески содрал с флагштока фашистский штандарт, повязал его на шею одному из бойцов и отправил к командиру полка доложить о выполнении задания. Когда солдат вернулся, то сообщил, что комполка обещал представить комбата к званию Героя Советского Союза.
А потом... Немцы очухались, нанесли контрудар, отрезали батальон от основных сил. Во время прорыва из окружения отец и получил тяжелое ранение. Пуля перебила шейку бедра и застряла в таком месте, что медики не решились ее извлекать. После этого фронтовой этап участия отца в Великой Отечественной войне закончился.
* * *
В течение года он проходил курс лечения в нескольких госпиталях, потом служил в Забайкалье на различных должностях, в том числе и командиром так называемого рабочего батальона Забайкальского военного округа. Позже, тоже от отца, узнал, что такое название носили в те годы подразделения, в которых на лесозаготовках трудились пленные японцы. С ними велась большая и, по-видимому, довольно результативная пропагандистская работа: возвратясь на родину в начале 1950-х годов, они составили значительную часть Компартии Японии. Отец вспоминал, что когда корабль с бывшими военнопленными стал отходить от причала, все они замахали головными уборами и громко запели «Интернационал».
В личном деле отца упоминается, что одно время он был и командиром батальона на окружных курсах младших лейтенантов. Так вот, он рассказал, что где-то перед выпуском один из курсантов украл сапоги у своего товарища. Об этом стало известно отцу, но он не стал давать делу официальный ход, а аккуратно посоветовал сослуживцам этого парня разобраться с ним, что называется, по-мужски. Так и сделали...
В череде тогдашних служебных назначений отца было командование парашютно-десантным батальоном. Кстати, вначале он был назначен заместителем командира пдб. Видимо, его новое назначение было связано с начавшимся сокращением армии. Отца, имевшего более чем четырехлетний опыт командования батальоном, в том числе в боевых условиях, такое понижение в должности задело за живое. По прибытию в полк он представился командиру прямо на аэродроме во время занятий и попросил разрешения совершить прыжок с парашютом. Конечно, причиной такой просьбы была обида и молодость - ему тогда было 26 лет. Да и, как рассказал мне отец, он был уверен, что командир полка, зная об отсутствии у него какой-либо парашютно-десантной подготовки, откажет в просьбе. Но командир сделал ответный ход: «Пожалуйста. Прыгайте». После короткого инструктажа отец вместе с десантниками очередной смены поднялся в корзине привязного аэростата на 400-метровую высоту и совершил прыжок. Позже он рассказывал, что не так был страшен прыжок, сколько подъем в раскачивающейся корзине аэростата под душу выворачивающий скрип лебедки...Через 4 месяца отец был назначен командиром парашютно-десантного батальона.
Всю свою жизнь при обучении и воспитании подчиненных отец придерживался простого принципа: делай как я! Например, перед увольнением солдат-десантников в город, приглашал каждого к себе в кабинет, брал двухпудовую гирю, крестился ею и говорил: «Сможешь так, как я, пойдешь в увольнение. А не сможешь... Тренируйся!». Надо учесть, что после тяжелого ранения у него одна нога стала короче другой на два сантиметра. Но ему удавалось это скрывать, даже ходить он научился так, что хромота была практически незаметна. А вот прыжки... Было их у отца 17, и во время каждого лямка парашютного мешка пережимала бедро как раз в том месте, где находилась пуля. Это причиняло сильную, порой невыносимую боль. В конце концов хромоту молодого комбата заметил полковой врач. Его приговор был категоричным - с таким повреждением ноги, да еще и с неизвлеченной пулей, Шкидченко в десантниках делать нечего! Пришлось отцу продолжить службу в стрелковых частях.
* * *
Учеба в Военной академии имени М. В. Фрунзе... Основная категория слушателей - заместители командира батальона, начальники штаба батальона, редко - комбаты. Отец же был командиром полка... Первое время ему довелось снимать комнату в частной квартире. Бытовые условия были, прямо скажем, неважные, поэтому матери вместе со мной и младшей сестренкой пришлось на полгода уехать в Радомышль. Возвратились в Москву, когда отцу дали комнату в общежитии.
Отец всегда всецело отдавался и службе, и учебе - академию окончил с отличием. Мою успеваемость он не считал нужным контролировать, поскольку в школу я ходил с охотой, учился с удовольствием. В то же время весьма своеобразной формой такого контроля было то, что когда я просился с отцом на полигон, в том числе и на ночные стрельбы, он обязательно спрашивал: «Уроки сделал?».
Как он меня воспитывал? Если коротко, то так же, как и своих подчиненных: личным примером. Никаких целенаправленных нравоучительных бесед не было. Помню: я - дошкольник. Сижу, рисую, и вдруг ломается карандаш. Я беру отцовскую опасную бритву, пытаюсь его подточить, и, о ужас! - от лезвия откалывается небольшой кусочек. Утром отец спрашивает: «Кто это сделал? Ты, Володя?». «Нет, - отвечаю, - я не трогал». «А кто же?» - подключается к разговору мать. Я опускаю глаза, тяжело вздыхаю и начинаю сознавать, что надо рассказывать, как оно все получилось, но отец разрешает ситуацию по-своему: «Я ему верю. Мой сын не может врать!». И все. Больше к этому эпизоду отец никогда не возвращался. Мне же такого урока хватило с избытком - в последующем я ни разу в жизни не сказал ему и слова неправды. Даже в мелочах. Вот такая была педагогика.
Думаю, будет неправильным делать из образа отца идеализированный, глянцевый эталон. Порой, хотя и очень редко, он мог употребить крепкие выражения. Я и сейчас считаю, что в мужской компании, в военном коллективе они иногда необходимы, когда нужно встряхнуть, мобилизовать человека, но отнюдь не для систематического употребления. Что касается спиртного, то он никогда не был абсолютным трезвенником, но всегда знал меру. Может быть, это сильное слово, но он ненавидел пьянчуг, тем более тех, кто позволял себе выпивать на службе.
Проявлений религиозности с его стороны я никогда не видел, но при этом отец любил повторять: «За Богом молитва, а за царем служба - не пропадет». То есть - делай свое дело, а слава, продвижение по службе - приложатся.
Возможно, не все его задатки успели раскрыться, но внутренне это был очень талантливый человек. Все, за что брался - ему удавалось!
Он был галантен по отношению к женщинам, всегда элегантен... Я иногда удивлялся - откуда это у него, деревенского мальчишки? Училище, война, Забайкалье...
Военная карьера у него складывалась отнюдь непросто. Понятное дело: послевоенное сокращение армии, потом еще одно, неопределенность... Но дальше все вроде продвигалось успешно: заместитель командира полка, комполка, зам. командира дивизии, комдив, командир армейского корпуса, командующий 6 гвардейской танковой армией. Потом - ГСВГ, заместитель Главнокомандующего по боевой подготовке, член Военного совета. В ДРА отец был направлен с должности начальника управления боевой подготовки и военно-учебных заведений Одесского военного округа.
* * *
Перед моим поступлением в военное училище отец хотел убедиться в продуманности моего решения, напомнил о трудностях военной службы. Услышать, что человек, которого я не представлял вне армии, как бы отговаривает меня от желания связать с ней свою жизнь, было для меня удивительно, и я задал прямой вопрос: «А как бы ты поступил, будь возможность начать жизнь сначала?». «Конечно же, опять стал военным - ответил отец, - но тебе советую понять, что если человек не любит по-настоящему армейскую службу - она превращается для него в каторгу!»...
Увидев, что мое решение окончательное, отец не стал делать «развернутого инструктажа», но дал несколько советов, в том числе предложил смоделировать ситуацию. «Вот представь: на построении командир роты выводит тебя из строя и говорит: «За совершение самовольной отлучки объявляю курсанту Шкидченко пять нарядов вне очереди!». Твои действия?» Я говорю: «Объясню, что в самоволке не был». «Неправильно, - говорит отец. - Надо сказать: есть пять нарядов вне очереди и по команде встать в строй. А уже после построения нужно подойти, попросить разрешения обратиться, объяснить и доказать, что ни в какой самоволке не был». А в общем-то особых напутствий, пожеланий не было. Сейчас, конечно, жалею, что в свое время не смог полнее воспользоваться его огромным опытом.
По месту моей службы он был дважды. Первый раз, когда я командовал артиллерийским дивизионом в ГСВГ. Помню, он не удержался и сделал несколько замечаний по поводу порядка в казарме. Второй раз - на Дальнем Востоке, когда я был заместителем командира мотострелкового полка. Он тогда прилетел из Кабула в короткий отпуск в Днепропетровск, а потом вместе с матерью решил навестить меня. Их прибытие было для меня очень приятным сюрпризом. Конечно, говорили об Афганистане. В откровенном разговоре прозвучало, что он, конечно, будет выполнять свой воинский долг столько, сколько потребуется, однако веры в победу в этой войне у него нет. Не видел перспективы. Был убежден, что попытка вытащить страну из феодального строя в социализм обречена на провал. Видел жесткие противоречия в высшем руководстве ДРА. С болью и горечью говорил о предательстве в рядах афганской армии: все планируемые операции против моджахедов становились им хорошо известны. По этой причине добился того, что в последнее время директивы командирам афганских соединений и частей на совместные операции сводились к одной страничке, на которой министр обороны ДРА писал: командиру такой-то дивизии выполнить все указания генерала Шкидченко.
Пробыли родители в гостях дня два-три, это была сугубо семейная встреча, тем не менее замечание от отца я все-таки получил: проходя мимо КПП он увидел траву, проросшую после дождей на козырьке крыльца, и заметил: «Каждый день ходишь, а глаз не поднимаешь.
* * *
О гибели отца я узнал от начальника политотдела дивизии: «Владимир Петрович, у меня тяжелая весть. Погиб ваш отец...».
Взял отпуск и полетел с семьей в Днепропетровск. На похороны мы успели. Когда моя мама, вернувшаяся из ДРА вместе с гробом отца, открыла дверь квартиры, я не услышал от нее ни плача, ни сетований. Она только произнесла: «Не уберегла я вам, дети, отца...».
Как-то, лет за десять до Афганистана, отец обронил: «Будешь меня хоронить, хорони только на лафете, как по уставу...». В Днепропетровске я это его пожелание передал организаторам похорон, и последняя воля отца была выполнена.
Когда после его смерти мне вместе с матерью пришлось побывать в Москве в так называемой «десятке», один из начальников этого управления сказал: «А вы знаете, что в Афганистане Петру Ивановичу объявляли взыскания? Он ведь несколько раз нарушал установленный порядок: брал в руки автомат и сам поднимал афганских солдат в атаку»!..
Я тогда абсолютно искренне ответил: «Думаю, что такие взыскания гораздо выше, чем многие награды...».
В ноябре 1972 г. наша семья отмечала 50-летие отца. Когда за праздничным столом мне предоставили слово, я сказал: «Отец, ты всегда был и остаешься для меня примером человека, мужчины и офицера».
И сегодня к этим словам я не могу, да и не хочу ничего добавлять...
19 января исполняется 30 лет со дня гибели в Афганистане Героя России, генерал-лейтенанта Петра Ивановича Шкидченко.
